Майкл Эйген

(01-09-2010 13:15) 



Среди всех упомянутых здесь авторов-психоаналитиков Эйген ближе всех подошел к архетипическому пониманию так называемых примитивных защит системы самосохранения. Эйген сосредоточил внимание на идеях Биона о том, как ранняя травма с ее "психотическими агониями" стимулирует "недоброжелательный разум", который, в конечном счете, опустошает психику и приводит к повреждению самой способности переживать. Злокачественное, "ненавидящее жизнь суперэго", в сущности, полностью подчиняет себе нормальное при других условиях мышление для того, чтобы оправдать свои деструктивные намерения и установки, направленные на разрушение символообразующей способности психики. Подводя итог, Эйген так вкратце излагает идеи Биона:

Бион предложил образ [психического развития], направленного вспять, в качестве метафоры всеохватной деструктивности. Травматический опыт не погружается в поток первичного процесса, где он мог бы быть переработан в образы, которые, в свою очередь, дали бы начало символической и мыслительной проработке. Вместо этого происходит полное блокирование продвижения в этом направлении, имеет место демонтаж каждого достижения на остающиеся таким образом непроработанными элементы исходного травматического опыта. Место психики занимает состояние непрекращающейся катастрофы. Психика (то, что от нее остается) становится "катастрофической машиной", перемалывающей каждый бит возможного переживания в ужасающее ничто.

(Eigen, 1999: 114)

Однако Эйген не остановился на предложенной Бионом модели "катастрофической машины". В отрывке, который мог бы быть написан самим Юнгом, Эйген говорит:

Легко представить, что младенец не способен справиться с обрушивающимися на него беспорядочными потоками воздействий. Однако я полагаю, что довольно полезно придерживаться той точки зрения, что неспособность к переработке сохраняется на всю жизнь. Наши религиозные и психотерапевтические системы предлагают системы координат (frames of reference) для переработки непереносимых агоний и также, возможно, невыносимых радостей. Порой живопись или литература сводят вместе агонию-экстаз жизни на вершине преходящего триумфа. Хорошие стихи являются спрессованным временем, они предоставляют пространство, в котором на разных этапах жизненного пути мы можем переживать эмоциональную трансформацию. Эти моменты переработки, пульсации наполняют жизнь смыслом и также тайной. Однако я полагаю, что какую-то часть своей энергии эти эстетические и религиозные системы заимствуют у всех кризисных моментов, которые в них вошли.

(там же: 117)

Здесь Эйген выдвигает предположение, созвучное центральному положению, в котором подход Юнга к психике расходится с подходом Фрейда, а именно то, что сами бессознательные фантазии, при помощи которых психика младенца пытается защитить себя от ранней травмы, представляют собой смысловые структуры, уже существующие, по крайней мере, in potentia. Они не "готовятся" для того, чтобы улучшить самочувствие младенца/ребенка,- как раз наоборот, довольно часто, чему мы были свидетелями, их дьявольское присутствие ухудшает состояние человека, испытавшего травматическое переживание. Другими словами, разум зиждется на архетипической основе. Его системы координат, структурирующие психику, "раскрываются" в контексте раннего опыта отношений младенца с матерью (включая травму). Являясь общими для всего человечества, они "раскрываются" на индивидуальном для каждого пути страданий, связанных с обстоятельствами человеческого существования. Таким образом, позже, когда травмированный в детстве индивид сталкивается с теми же самыми "категориями" в повествовательных символических системах (преданиях) религии, поэзии и искусства, они привносят преобразующий потенциал и "смысл" именно потому, что они существовали с самого начала. На самом деле, травма "запечатлевается в памяти" именно в этих поздних схожих архетипических образах или возобновлениях (re-enactments). С этой точки зрения, психопатология относительно универсальна для всех людей. Даже вызванное травмой "навязчивое повторение" является частью общечеловеческого опыта и не требует для своего объяснения привлечения концепции "инстинкта смерти", хотя в этой фантазии Фрейда и заключается некий смысл, который он и другие извлекли из клинического опыта работы с травмой.

Back to top

карта сайта